Их пятьсот пацанов в воскресение эшелон на Кавказ увозил.
У него сын любимый единственный с детства с батей без матери рос,
Он не плакал, когда вместе с письмами, почтальон похоронку принес.
Он не плакал и ночи простаивал у штабов, что в чужих городах,
Он не плакал, но твердо натаивал, и искал сына днями и в снах.
На него офицеры ругалися: "Что тут трешься, здоровый мужик?"
Только люди жалели, старалися, горе общим вдруг стало для них.
Он не плакал, когда ему кинули, за смерть сына 2 тысячи рублей,
Он не плакал, толкаясь за спинами, постаревших от слез матерей.
Он не плакал, и два года полные все искал тело сына везде,
А портрет в рамке с лентою черною рядом с рюмкой стоял на столе.
Он заплакал в Ростове под кленами, он заплакал не в силах стоять:
В холодильнике в лаборатории тело еле сумев опознать.
Он добился, с трудом, разрешения, спрятав слезы скупые в платок,
И сказал, глядя в небо весеннее: "Скоро будем мы дома сынок".
Он не плакал, когда в дни весенние сын простясь на воину уходил.
Их пятьсот пацанов в воскресение эшелон на Кавказ увозил, увозил.